Том 1. Уездное - Страница 118

118

– Хорошо-о, хорошо-о, я, брат, завтра Панни-то скажу. Про все скажу-у, и про Лизаньку, и про все.

Мигнул Колумб чуть заметной улыбкой.

– Ты на самом деле, не вздумай. Не говори уж, пожалуйста, – принахмурился он.

– Аб-бязательно скажу… Аб-бязательно…

Володя последние дни у командира стал первый гость. И на завтра, на воскресенье к обеду был зван. Колумб сидел у окна, ждал Володю домой. «Пора уже, пять часов».

На прозрачном еще небе шевелилась весенне-печальная ветка. Звезды выходили омытые, бледные, взволнованные.

Когда перестал уже ждать Колумб, из-за угла показался Володя – и рядом с ним Панни…

Колумб, весь дрожа, прижался к стеклу и смотрел…

…Простились. Володя сделал лубочный жест рукой, Панни повернула к себе.

…И вдруг, когда Володя захлопнул за собой дверь, она огляделась – и быстро, почти бегом завернула за угол, за Собрание – на берег Тяпкина лога.

Мигом накинул Колумб шинель – и пока Володя, напевая, стучал в передней калошами – он нырнул через черный ход. Бегом, глотая, как рыба, морозный воздух, – добежал Колумб до угла.

Спиной к нему, по берегу лога медленно шла Панни. Черная вся, резко выделялась она на гаснущем розовом небе. Повернула. Колумб отшатнулся в тень, в подъезд – и ждал. Приметил – сам за собой, – что левый бок прикрыл локтем, рукавом: должно быть, чтоб не слышно было, как бьется… Улыбнулся в темноте.

Нетерпеливая, хмурая прошла Панни мимо. Завернула. Дошла до васинского дома, постояла – и обратно, и снова шагала по берегу темного лога.

Когда она сделала то же и в другой раз, и в третий, и в четвертый – Колумбу показалось, что он понял.

Голова закружилась у него так, что еле на ногах устоял.

Вышел испуганный бледный месяц.

Панни опять подходила к темному подъезду. Колумб шагнул раз, два – стал в сугробе поодаль от ее тропинки. От дыхания месяца – бледный, почти зеленый, с недвижным лицом, снял фуражку Колумб и отдал низкий поклон.

Как урытая стала Панни. Сверкнула, губы закусила:

– Вы были здесь, вы были здесь все время, пока я?..

– Да, вот тут, в подъезде, – весело показал Колумб.

Так нахмурила брови, так его сверкнула помадными ночными глазами – и повернулась…

5

Командир ходил взад-вперед, деревянно стучал: видимое дело, не знал как начать.

– Послушайте, подпоручик Колумб… Я уже… уже этого не понимаю. Вы знаете, о чем?..

– Нет, ваше превосходительство, не знаю, – чистосердечно сказал Колумб.

– И еще отпираться? Уди-ви-тельно! Не знаете – я вам скажу. Вы преградили дорогу, вы не пускали пройти молодую девушку. И вдобавок эта девушка была…

Колумб недоуменно молчал. «Преградил дорогу – не позволял пройти?..»

– …моя дочь, моя Дочь, дочь вашего ко-ман-дира! – крикнул Пфуль.

Колумб широко распялил глаза. И помалу, помалу просветлел, улыбнулся: он опять – понял. И сказал:

– Я прошу извинения у вашего превосходительства. Я сознаюсь. Это действительно так. Я готов обещать…

Дерево отмякло – отошел командир.

– По означенному случаю вместо гауптвахты объявляю вам выговор.

– Покорно благодарю, ваше превосходительство! – весело, по-солдатски, крикнул Колумб и – левое плечо вперед.

Колумб шагал радостно, крепко, по твердой земле.

«Да, да. Пусть „преградил дорогу“ – я согласен…»

Дома его встретил Володя. Нынче был он наособицу лубочный: лихие черные усики торчали торчмя, щурились вишенки-глаза, в охотницкий присвист слагались пунцовые губы…

Стал было Володя Колумба пытать, как да что командир – и вдруг не стерпел, перебил, подмигнул:

– А я, брат, втюхался по сих пор… В Панни, в нее. Колумб молчал. Володя нагнулся к уху:

– Да и она – в меня тоже. Это я тебе по секрету. Я, брат, думаю: какого ч-черта, уж не жениться ли мне на ней. Ей-Богу, а?

Вдруг Колумб как будто уразумел: крепко этак, как другу, потряс руку Володе:

– Ну, конечно, чудачина, женись, чего там. Раз ты ее, а она тебя… Я за тебя, Володя, очень рад, от… от… от души…

А уж дальше он был сам собой. Все сумерки без огня просидел в своей комнате. И как только вздрогнули на небе весенние звезды, Колумб вышел из дома и, упрямо не глядя туда, где синел старым снегом Тяпкин лог и где, наверное… он знал, ну, знал вот всем нутром…

Нарочно медленно шел Колумб на Третью Поперечную к Водоемким, к Лизаньке. Насвистывал что-то. «Вечер такой распрекрасный, тьма тьмущая звезд…»

Лизанька так протянула Колумбу точеную ручку, так зацвела, что Колумбу стало даже стыдно малость. А чего – он и сам не сказал бы.

За самоваром сидел старик Водоемкий. Когда он дома бывал, всегда уж сам ведал чаем. Особливые секреты имел, как заваривать надо какой чай, как наливать: как он – так никто не сумеет.

Беловолосая, белая вся, полковница протянула мужу свою чашку:

– А ну-ка, еще одну, старик?

– Это я-то старик? – Водоемкий стукнул каблуками, да эх… сапоги-то уж стариковские козловые без шпор… – Я вот на Масляной со шпорами надену, отхватывать мазурку пойду…

– А вы знаете, как он танцовать стал? – повернулась полковница к Колумбу и обсыпала его, как снегом, смехом белым и тихим. – Он меня приглашает… (я еще девчонкой, как вот Лизанька, была…) Танцовал, танцовал, сели – разговором стал занимать: «Да-с, – говорит, сударыня, вы не думайте, я не как прочие, я для пользы танцую, мне это доктор для моциону прописал, от запору-с…»

Попунцовел, засмеялся старик. Зазвенела Лизанька тонким фарфором, глядя Колумбу в глаза. «Они хорошие, и Лизанька – хорошая».

118